Воскресным августовским утром почтенное семейство купца первой гильдии Гаврилы Ивановича Ерова расположилось завтракать на веранде. Матушка Акулина Степановна приготовила гуся с пшённой кашей, напекла шанежек, заварила чаю с мятой. А потом, глянув в сумрачное лицо супруга, горестно вздохнула, вышла из веранды, и через некоторое время вернулась с запотевшим штофом, который вытерла о передник, и, поджав губы, молча поставила между жаровней с гусем и тяжелой стеклянной хлебницей. Гаврила Иваныч – крепко сбитый мужчина с седой окладистой бородой и массивным золотым перстнем на среднем пальце левой руки, строго зыркнул на жену, налил себе добрую гранёную стопку, выпил, и, пошевелив бровями, налил ещё. После выпитой второй стопки и съеденного увесистого куска гусятины, глаза его просветлели, но лицо оставалось строгим. Взрослые, не замужние ещё дочери – Маша и Глаша, потупившись в свои тарелки, аккуратно кушали мясо и незаметно прыскали в сторону, углядев в бороде у папеньки застрявшие пшённые крупицы, которые смешно подпрыгивали, когда тот жевал. Акулина Степановна делала им рукой знаки, чтобы перестали, а то, как батюшка увидит да осердится!..
– А где этот… баламут непутёвый? – сытно рыгнув, с ленивым недовольством поинтересовался Гаврила Иваныч. – Где его опять черти носят?
– Сашенька-то?.. – суетливо уточнила Акулина Степановна, в волнении часто разглаживая руками передник.
Са-а-шенька – Са-а-шенька, в соплях его рубашенька, – врастяжку передразнил жену Гаврила Иваныч, и, налив ещё стопку, залпом выпил. – Где, спрашиваю, вислоусый мерин этот? Опять, поди, дома не ночевал?!
– А ты, Господь с тобой, ужель не знаешь, что дитё твоё городом управляет: ночей не спит, куска не доедает, рюмки не допивает… Всё в трудах, сердешный… – с укоризной отвечала мужу Акулина Степановна.
– Цыц у меня! – рявкнул Гаврила Иваныч, не на шутку озлясь. – Знаем мы труды его… Вчера, сказывали, в городской управе дитятко твоё седоусое скандал изволило учинить. Это ж надо додуматься! Уважаемого лесопромышленника Захария Захариевича при всём честном народе за бороду схватил, и молвил во всеуслышание: ты, мол, козлячья твоя бородёнка, будешь в казну платить столько, сколько укажут. – Купец шумно вскочил с табуретки, в крайней степени возмущения вращая широко раскрытыми глазами. – А потом, слышь ты, поворачивается к управляющему железоделательного завода Люминь Люминичу , и ему: а ты, грит, бритая твоя морда, тоже не отвертисся, все у меня заплатите сколь надо… – Гаврила Иваныч, забыв про завтрак, остервенело забухал сапогами по веранде. – Кто, я спрашиваю, научил его такому-то этикету? Я?! – При произнесении слова «я», голос купца перешёл на фальцет. Отступая назад, Гаврила Иваныч в отрицании – из стороны в сторону – затряс указательным пальцем. – Я – не учил! А ведь надо-то было по-культурному, политически, так сказать, с финдибобером… Что так, мол, и так, господа хорошие, в казну бы надо… того… добавить бы… А он за бороду хватать – паршивец! Женить его – сукина сына! Женить немедля!
– Так он же у нас помолвленный! – всплеснула руками Акулина Степановна.
– С кем?! – удивлённо вскинул брови Гаврила Иванович.
– Так с дочкой же Геннадия Андреича!.. – владельца комиссионной лавки … Капэрээфой !..
– Имечко-то покрасивше придумать не могли? – успокаиваясь, посетовал Гаврила Иванович. – А приданого сколь за ней дают?
– Кумача красного возов с дюжину, – затараторила Акулина Степановна, – да пропагандистской макулатуры тюков… число несметное, да…
– Погоди-погоди, будет тебе! – перебил, снова раздражаясь, Гаврила Иваныч. – А возрасту она какого? Наследника родить способна?..
– Да возрасту-то она уже зрелого… – смутилась Акулина Степановна.
– Не хотим – не хотим Капэрээфу! – завизжали Маша и Глаша. – От неё несёт тягостным прошлым!
– Молчать! Вас ишо не спросили! – повысил голос глава семейства, и вопросительно глянув на жену, добавил: – Какого ж лешего вы помолвку затевали? Уж не ихнее ли семейство, дай Бог памяти, всё своё немалое состояние и влияние в обчестве так бездарно профукали, а теперь, вишь ли, руками размахивают?!
– Так ведь Геннадий Андреич вместе с кумом своим Сергеем Георгичем, – загорячилась Акулина Степановна, – подсобили Сашеньке нашему городскую управу возглавить, и богатое приданое сулили, коли женится он на Капэрээфушке…
– Обещали – эт ещё не дали, голова твоя садовая! – вновь повысил на жену голос Гаврила Иваныч, и, вдруг, заметив в дверях сына в малиновой атласной косоворотке и с напомаженными усами, угрожающе тихо протянул: – Ну, вот что, чадо моё непутёвое, погулял, побезобразничал, а теперя в стойло давай. Я те покажу, что значит интересы семейные блюсти… На дуре этой великовозрастной и, как видно, беспутной – жениться тебе резону нету. А вот мать-то тебе невесту и подберёт… Мать! – закричал Гаврила Иваныч. – Есть у тебя кто на примете, а?
– Как не быть! – радостно отвечала Акулина Степановна, переводя то и дело взгляд с мужа да на сына. – Да вон у Сергея Михалыча дочка Эсэрушка на выданье – и умница, и красавица…
– Ты мне глупости не городи! – перебил Гаврила Иваныч. Этот болтун – Сергей Михалыч мне на той неделе в карты продулся. Всю жись блефует, точно туза козырного за пазухой держит, а толку всё одно нету… Да и девка у него безликая какая-то… Не пойму, чего в ей Ляксандра Юрич – купец наш всеми уважаемый – нашёл? Всё выгоду ищет, хитрая бестия. А то как бы самого себя не перехитрил… – Гаврила Иваныч подошёл к столу, налил ещё стопочку, вкусно выпил и, чавкая солёным огурцом, продолжил: – Вот у их сиятельства Владимира Вольфыча дочка – кровь с молоком, и приданое за нею знатное… Элдэпээрушкой её кличут… Сам бы оженился на такой-то, кабы помоложе быть… – старик с довольной ухмылкой расправил пышные усы.
Акулина Степановна, укоризненно покачав головой, устало молвила:
– И-эх ты, старый мерин, а всё туда же…
– Цыц, кобыла кособокая!.. – огрызнулся Гаврила Иваныч, и, обращаясь к сыну, произнёс в задумчивости: – Но с тобой, балбес, на шаг этот я пойти не могу, потому как в родове нашей таких клоунов, как папаша этой самой Элдэпээрушки отродясь не бывало… Так и не бывать тому во веки веков! – Нахлынувшие внезапно чувства выдавили из правого глаза купца скупую слезу. Санька в нерешительности переминался с ноги на ногу. Жениться ему, несмотря на солидный возраст, совсем не хотелось, но на этот раз, понял он, уже не отвертеться.
– Так вот, – продолжал Гаврила Иваныч, – слушай моё отцовское слово. На той неделе еду в столицу, покалякаю там с их сиятельством Виталием Борисычем на счёт его дочки Едросы. Девка видная, ядрёная, с норовом… да и капиталец за ней дадут не малый. Благодаря этому, авторитет обретёшь и высочайшее покровительство. Дела городские поправишь, за то горожане все в пояс тебе будут кланяться… – Углядев сыновнюю оробелость, Гаврила Иваныч шутейно пихнул Саньку в бок, и ободряюще хихикая, добавил: – Не дрейфь, Санча, будешь сыт, да пьян, и нос в табаке. А захотишь налево, так и сходишь… Оно понятно… дело мущинское…
Седоусый Санька сидел, смущённо опустив голову, и терпеливо слушал папенькину болтовню. Не смел отцу признаться, что с Виталь Борисычем он уже покалякал, и Едросушку, считай что, сосватал. Осталось погодить немного. Вот счастья-то прибудет!..
-Ты, брат, чегой-то бледен сегодня… Может не здоровится, а? – донёсся до него насмешливый голос отца. – Ма-ать, налей-ка ему свекольного квасу, пущай порозовеет! Гы-гы-гы…
Завтрак продолжался.