Татьяна Безридная: “Мне его не хватает”.

26.04.2013

Сегодня День памяти Почётного гражданина Братска Виктора Сербского

Так устроено человеческое сознание, что значимость человека в нашей жизни мы понимаем только тогда, когда этого человека уже нет с нами. Нет окончательно, безвозвратно, необратимо. И каждый такой уход, плачь – не плачь,оставляет в жизни прореху, не дыру даже – каверну, провал, рваную рану. И очень много людей после смерти неординарного человека спешат назвать себя его друзьями, учениками, соратниками… Как знать, не покажутся ли и мои заметки подобной запоздалой попыткой присвоить память… Но скорее, это – поздняя благодарность.
Чего греха таить, я в последнее время редко приезжала в библиотеку Сербского, ещё реже навещала самого Виктора Соломоновича, который, теперь уже абсолютно ясно, стал для меня учителем. Встречи были редкими, но всегда необходимы были мне наши трудные беседы, поэтические посиделки, споры (с Сербским я смела спорить!), наше редеющее неугомонное братство…
Мне было 16 лет, когда в газете «Красное Знамя» Лариса Подобай опубликовала три моих полудетских стихотворения. Потом весной 1993 года в редакции «Огней Ангары» я познакомилась с Виктором Сербским. Он был так красив: седеющие кудри, мягкая лепка лица, густые брови… Взгляд – грустный и порой углублённый в себя, видящий нечто только ему ведомое… Улыбка это лицо преображала, не убирая вечную печаль из глаз – это потом я поняла, о чём, о ком эта печаль… Я, мечтавшая тогда стать художником, рисовавшая портреты и пейзажи, отметила прежде всего эту несомненную одухотворённость, нездешнего лица Сербского. Потом я пришла в библиотеку Сербского, принесла стихи – несовершенные, наивные, про любовь, конечно… Выслушала его замечания, указания на «ляпы» и советы – очень осторожные – как это можно поправить, улучшить… Но и одобрение было. Очень, мягкое, осторожное, такое почти нейтральное, чтоб, не дай Бог, не перехвалить – и не напугать критикой… Сербский вообще был мягок с поэтами, нежен даже, умел критиковать так, что автор уверялся в собственной правоте, думая, что сам понял суть своей ошибки… Он был с поэтами бережным, зная их обидчивость и ранимость. Немногие знали о такой же хрупкости его собственной души, – и только прочитав «Беседы», догадывались, какую рану носит в себе Сербский… История его рождения и жизни известна, но меня поражало всегда только одно: КАК он сохранил свою бережность по отношению к людям, пройдя всё это, весь этот ад? “Я никому не желаю зла. Не умею» – под этими словами Януша Корчака мог бы, наверное, подписаться Виктор Сербский. Не умел. Ни один человек не вызывал у него неприязни и ненависти – кроме Сталина. Вождь народов был его личным врагом – да и могло ли быть иначе? Сербский не желал говорить о нём, тяжело замолкал, уходил в себя. «Сталин – убийца. И всё. Не хочу об этом. Я переставала задавать вопросы – и о Сталине, и о времени. Я предпочитала молчать и слушать. Иногда – читать. Он молча клал передо мной листочек со стихотворением-беседой и уходил. Возвращался через полчаса. Не спрашивал ни о чём. Рассказывал. Или молчал.
Это здесь я узнала, что есть словарь рифм. И взяла его почитать. Это здесь я узнала, чем белый стих отличается от верлибра. Это здесь я нахамила Евтушенко ( ну… возразила, скорее, замирая от собственной дерзости, краснея и запинаясь). В конце концов, здесь я поняла, что, оказывается, я – поэт. Виктор Соломонович написал мне однажды рекомендацию на конференцию «МТС» в Иркутск – такую, что дух захватывало, – а я застеснялась и не приложила её к своей подборке. Это и не понадобилось: я всё равно взяла в Иркутске первую премию, и Сербский радовался вместе со мной, и переживал вместе со мной, когда я вспоминала свой ужас перед «мэтрами», свой трепет, своё нежелание читать первой – а пришлось! – и даже исподволь возникшую неприязнь к Тендитник (взаимно!) и сразу вспыхнувшую дружбу с Марком Сергеевым. Это и были плоды ученичества и сколько раз ещё выручала меня «школа Сербского»!
Даже решение поступать в Литинститут вызрело здесь и было поддержано Виктором Соломоновичем. Потом я оказалась самой читающей в нашем семинаре – потому что почти любое поэтическое имя, названное мастером, А. В. Василевским, было мне знакомо, и о «лагерной поэзии» я могла рассказать сокурсникам – соперникам (со-перникам) едва ли не больше самого мастера, между прочим, редактора журнала «Новый Мир», и толстые литературные журналы – к ним меня приохотил опять же Сербский! – читала регулярно, за что и «приговорена» была делать обзоры на «текучке»…
Смешно, но даже о том, кто такие амбидекстры, я узнала от Сербского. Он сделал выставку, посвященную Сахарову, и с гордостью демонстрировал фото, где Андрей Дмитриевич пишет двумя руками два различных текста на двух досках, и листочек, где от центра в стороны бежали строчки двух разных записей…
И еще было расширение моего поэтического кругозора, и знакомство с поэтами – великими и малыми, но неизменно настоящими, и правка, и критика и беседы, и споры, и подарки были: его – мне – книги и мои ему- книги с автографами поэтов, встреченных в Москве, либо такие, каких нельзя было купить в Братске… Это была его самая большая радость: открыть книгу и увидеть: «Дорогому Виктору Соломоновичу Сербскому – от…” От лингвиста Жолковского, от поэтов Наталии Ванханен, Сергея Арутюнова, Виктора Куллэ и Татьяны Поляковой – вдовы Александра Сопровского, от ректора ЛИТа Сергея Есина и от редактора «Нового Мира» Андрея Василевского… Это было универсальное лекарство, эликсир бодрости… Эти подарки теперь составляют редкий фонд библиотеки – и мы можем увидеть их, подержать в руках, прочитать…
И напоследок – банальное: мне не хватает Сербского. Я благодарна ему за вдохновение, за уроки жизни, за поэзию, за себя. Воспитание души моей без него было бы неполным. Культура России без него была бы беднее. Нам есть чем гордиться и что хранить… Спасибо.