В палате с РАСПУТИНЫМ

IMG_20230326_230647

Бывший сотрудник Братского РОВД, известный в Братске и за его пределами инициатор многих ярких патриотических инициатив Михаил Григорьевич Чупин делится воспоминаниями о неожиданной встрече и знакомстве с выдающимся писателем Валентином Григорьевичем Распутиным в Иркутском институте травматологии и ортопедии, где волей судьбы они оказались в одно и то же время.

 

 

GridArt_20230325_160556238

22 февраля 1978 года автокатастрофа открыла для меня новый отчёт времени и новые дороги судьбы с их бесконечными выбоинами и ухабами. Но я постоянно стремился выбраться на шумную магистраль привычной жизни и не хотел быть изгоем, ловить на себе сочувственные взгляды окружающих. Нет, это было не для меня. В считанные секунды судьба моя круто изменилась, свет небесный вдруг потух, и только лишь через некоторое время появился робкий отблеск надежды где-то там, в самом конце пресловутого тоннеля. Вариантов для выбора было два – смириться с судьбой, пустив жизнь на самотёк, или же объявить беспощадную войну любой своей слабости и малодушию. Я выбрал второй путь.

После семимесячного пребывания на больничной койке и череды хирургических операций, я был доставлен замполитом Братского РОВД майором Снесаревым в родную деревню Анчирикова. В то время замполит был для меня, как крёстный отец. Может быть, случилось это от моего осознания своей безотцовщины и постоянного желания обрести отца, настоящего друга и наставника. И ещё, видимо, замполит возлагал на меня, двадцати двух летнего паренька, большие надежды и постоянно опекал меня во время прохождения милицейской службы.

Шестого марта 1978 года отличающийся своей отеческой добротой и высокой профессиональной репутацией доктор Василий Иннокентиевич Кокорин перевёз меня из Вихоревской железнодорожной больницы в отделение травматологии первой городской больницы Братска. Там они совместно с известным травматологом Николаем Марковичем Мазуренко стали «колдовать» надо мной, решая тем самым дальнейшую мою судьбу.

Тогда я находился ещё в состоянии неопределённого сознания: слышал туго, словно издалека, мышление замедленное, говорить совершенно не хотелось, не узнавал свой голос, и казалось, что говорю косноязычно; видел всех, словно в тумане, хотелось, закрыв глаза, отрешиться от мира. Иногда приходили будто бы знакомые люди с какими-то бумагами и просили их подписать по чьей-то просьбе. Часто заходили просто попроведать. Но изначально больше других было вокруг меня людей в белых халатах.

Непослушными руками ставил я закорючки в указанных пальцем местах. Голову поднять ещё не мог, лицо было словно каменная маска. Приходили уже другие врачи и что-то с лицом делали. За это им отдельная благодарность. Что-то во мне вызывало особую озабоченность медиков, но подробностей я не знал.

Врач Василий Иннокентиевич Кокорин и заведующий отделением травматологии Николай Маркович Мазуренко делали всё возможное. Острой физической боли на этом этапе я, можно сказать, не ощущал. Постоянно что-то вводили шприцами, и это помогало моему организму адаптироваться в новых условиях, он начал как бы запускаться, отчаянно работать. В ощущениях это было похоже на попытки завести трактор при помощи «пускача», только за шнур дёргал не тракторист, а доктора.

Когда стало известно о решении перевести меня в Иркутский институт травматологии и ортопедии, радости моей от предвкушения скорого выздоровления не было границ. Хотя с внутренним сожалением начал осознавать, что с мечтой – стать генералом – придётся расстаться, и впереди меня ждёт немало новых серьёзных испытаний. То, что рядом может не быть ни родных, ни близких, даже на ум не приходило. Неудержимое стремление вернуться к настоящей полноценной жизни вселяло в меня надежду на благополучный исход.

Незаметно наступила осень. Дождливые дни мирно уживались с бабьим летом. Стали приходить радостные весточки о скорой поездке в Иркутск, в институт НИИТО.

И вот я в Иркутске. Здесь за меня взялись именитые специалисты, гордость иркутской медицины: Дмитрий Георгиевич Шапурма, Рахмиэль Евелевич Житницкий, Галина Григорьевна Балагурова, Людмила Владимировна Смирнова. Операции проходили одна за одной.

Я с тревогой вслушивался в незнакомые термины: «остеосинтез», «резекция», «дистракция», «артродез», «проксимальная резекция бедра», «эндопротезирование по Сивашу». Фиксация из-за отсутствия вертлужной впадины после многооскольчатого перелома таза на шурупы и упаковка в объёмную тоску – толстенную кокситную гипсовую повязку с на треть замурованной в неё металлической конструкцией из нескольких колец, разновидностей штанг, болтиков с гаечками, со спицами через отверстия в них натянутыми до звона струнами.
Со всем этим мне предстояло жить ближайшие полгода, и далее – в зависимости от качества промежуточных результатов лечения.

Новый 1979 год я встретил лёжа под тремя суконными одеялами после очередной операции. Вмонтировали в ногу искусственный сустав, как фараона, упаковали в гипс при полном запрете ходить в течение шести месяцев. За окном зима, морозы. Гипсовая повязка сохнет медленно. В палате от окна тянет холодом, как и от ещё не высохших гипсовых бинтов. Временами пробивает дрожь. Самое главное тут – не простудиться.

Но одна радость всё же была – спасавшая от неизбежной боли, Галя Денисенко, стройная, привлекательная девушка. Она впоследствии вышла замуж за молодого человека из нашей палаты.
Когда было невмоготу терпеть боль, я мог по-соседски постучать в стену, отделяющую процедурный кабинет от нашей палаты. Галина откликалась сразу же. Рука у неё была лёгкая, и укол шприцем казался укусом комара.

На старый новый год Бог привёл ко мне доцента, голубоглазую и улыбчивую Надежду Цуканову. Она привела с собой группу студентов, для которых я, видимо, представлял научный интерес, как перенёсший комплекс сложных операций пациент. Они расположились вокруг кровати, откатив её от окна. Надежда, как на лекции, рассказывала студентам о перенесённых мной и планируемых операциях, указывая авторучкой на те или иные части моего тела, чем приводила меня в некоторое смущение. Рассказывая про эндопротезирование, проводившееся в иркутском институте, она отметила также, что в свои 22 года я стал первым в стране, перенёсшим столь тяжёлые травмы.

Надежда спрашивала о моих ощущениях. Я показал ей недавно прооперированное место, где было особенно больно и, казалось, сильно давило изнутри под гипсом. Подумав, она приняла решение с учётом отсутствия лечащего врача, сделать «окно» в указанном месте. Обозначив карандашом размеры окружности предполагаемого отверстия в гипсе, она попросила нашу медсестру принести ей инструменты и всё необходимое. Отверстие Надежда поручила сделать будущим врачам, одновременно подсказывая им порядок действий. С большим трудом, из-за большой толщины гипса, «окно» было сделано.

Картина открылась довольно неприятная. Зато сделано всё было своевременно. Попросив поставить мне обезболивающее, Надежда приняла решение пунктировать.
Таким образом, из лекции с наглядным пособием получилась штатная рабочая ситуация с непредвиденными обстоятельствами по спасению прооперированной нижней конечности пациента. Да, действительно, ногу ещё несколько месяцев подряд спасали, а вместе с ней и меня.

Обо всём этом врачи, проводя консилиум, тихо говорили у моей кровати.

Доцент Цуканова приняла непосредственное участие в моей судьбе. Она приходила ещё несколько раз, интересовалась моим состоянием и ходом лечения. Её пронзительно голубые глаза я запомнил на всю жизнь.

В это время из Анголы приехал серьёзный специалист Владимир Леонидович Радушкевич и предложил, кроме прочих инъекций, как последнюю фазу, сделать круглосуточную систему из трёх буферных растворов, которые соединялись одновременно, поступая в мой организм из расчёта четыре капли в минуту. В целом всё это принесло результаты.

Закончились первые двенадцать месяцев моего непрерывного пребывания на больничной койке. Они ещё запомнились мне и обилием новых знакомств с людьми разных профессий из разных регионов страны. Каждый из них со своим характером, своими странностями и постоянной бескорыстной готовностью прийти на помощь ближнему.

По вечерам делились между собой всем, что Бог послал. Кто желал, например, откушать на сон грядущий хлебца с салом и с луком, то всегда пожалуйста и на здоровье. Всё было по-доброму хорошо. Никто не жадничал, и при сильных болях делился с товарищами сильнодействующим обезболивающим, говоря медсестре: «Оля, я потерплю, поставь Саше Кружкову».

Саша Кружков на долгие годы стал моим другом. Шахтёр с Сахалина, орденоносец, шутник и большой книголюб. Дважды его подминала, нещадно калеча, угольная порода шахтной выработки.

Подлечившись, он неоднократно присылал мне посылки с рыбой и икрой, которые мы всем составом больничных палат с аппетитом «уничтожали», а также щедро угощали ночных дежурных сестёр. Весёлое было время…

Шагал семимильными шагами тысяча девятьсот восьмидесятый год, больничные койки принимали новых пациентов. Рядом со мной лежал Григорий Распутин. Не тот, конечно, известный исторический персонаж, а Гриша с Пивоварихи, школьник, десятиклассник. А Распутиных в Иркутске оказывается пруд пруди.

Однажды, вернувшись из умывальной комнаты с трёхлитровой банкой воды, я увидел на Гришином месте мужчину средних лет с лицом типичного деревенского сибиряка. Он молча лежал на свежезастланной кровати, видимо, размышляя о чём-то своём и, судя по выражению лица, не очень весёлом. А Гришу, как оказалось, выписали.

Я по-простецки представился новому соседу: «Миша». Он в ответ произнёс: «Валентин».

Первое время новый пациент был заметно немногословен на фоне оживлённых разговоров остальных. В палате на четырнадцать человек, как обычно, не прерывались разговоры, люди, коротая время, играли кто в карты, кто в шахматы.

Заварив в кофеварке знатный чай, я предложил Валентину обжигающий руки гранёный стакан с кирпичного цвета напитком. Кофеварка пошла по кругу. Пили – кто в прикуску с сахаром-рафинадом, а кто с “дунькиной радостью” – дешёвыми конфетами, знакомыми каждому с детства.

Валентин удивился насыщенному вкусу чая, заметив, что в заварку можно добавлять и растущий везде в изобилии наш сибирский «иван-чай». Я ему рассказал, что купажирую заварку из тех сортов, что есть в продаже. Поэтому и вкус, и цвет чая получаются довольно насыщенными. А ещё можно добавить в стакан немного масла или сливок, чуть присолив. Но лучше делать это с зелёным чаем, на что Валентин заметил, что с бурятским методом приготовления он знаком. Я же отреагировал привычной шуткой: мол, завариваю чай так, чтобы он получился «стоячий».
— Это как? – с улыбкой уточнил он.
— А это, – отвечаю, — когда ложку чайную в стакан ставишь, а она стоит.

Когда Валентин спросил, откуда я прибыл в Иркутск, в палате загремели кастрюли, это привезли обед. Сегодня нам предлагали отведать ухи из консервы иваси, пшённой каши с капельками масла постного, компот из сушёных фруктов, и два кусочка хлеба на выбор – чёрный или серый. Говорили, что суточный рацион был стоимостью шестьдесят восемь копеек. Много это или мало — трудно сказать.

— Будем, Валентин, снедать со всеми за одно? — улыбнулся я, весело подмигнув. — Откушаем то, чего Бог послал.

Мой сибирский разговорный порой в точности соответствовал деревенской манере моих бабушек и дедушек. Медперсонал уже успел привыкнуть к этому. И то, как обратился я к Анфисе Фёдоровне, выглядело обычно: «Анфисушка, свет наш, а у нас пополнение. Так надобно выделить посудину, чашки с кружкой Уж не обессудь за просьбу нашу». А она в ответ: «В сончас не забудьте, любезный, в мой рабочий аппартамент зайти, за своими портками. Распорола я их и замки чемоданные вшила. Заказ ваш выполнила, не забудьте рассчитаться».

О чём мы с ней говорили, все, кроме Валентина, понимали: купленные летние брюки она реконструировала, чтобы можно было носить их с аппаратом Елизарова.

Тарелки с ухой Валентин помог поставить на нашу с ним тумбочку. Лежачим поставили еду кому на табурет, кому прямо на грудь. Сам я в то время принимал пищу по понятным причинам исключительно стоя, с улыбкой поясняя любопытствующим, что так больше входит.

Из-за ограниченной подвижности суставов, мне всегда приходилось приспосабливаться к условиям.

Покончив с трапезой, я произнёс традиционные слова моей бабушки: «Господь Бог напитал, никто не видал».

Валентин, с интересом посмотрев на меня, спросил:
— Веруешь? Крещёный?

Я ответил, что насчёт крещения не могу точно сказать, не уверен. Никто и ничего мне об этом не говорил. В деревне церкви не было. А насчёт веры, так редко у кого, наверное, в душе Бога нет, если только у варнака какого-то. Только ленивый не просит Бога помочь. Ведь когда больно и плохо, все мы в душе просим Божией помощи.

Согласно кивнув, Валентин попросил:
— Сейчас посуду уберём, расскажи мне, пожалуйста, о своей бабушке.

Он взял наши пустые тарелки и отнёс на столик у выхода из палаты. Сходив в умывальную комнату, мы за неспешным разговором провели, так называемый, «тихий час».

Мне показалось, что Валентину были интересны в моём пересказе факты из биографии Марии Галлактионовны Храмовских, которая совсем ещё девчонкой задолго до революции тысяча девятьсот семнадцатого года была в няньках у детей иркутского купца первой гильдии Морозова, и очень хорошо помнила Иркутск того времени. Рассказывала, как гуляла с купеческими детьми по примечательным иркутским местам, качалась с ними на огромных деревянных качелях. Наш разговор прервала врач, красивая добрая женщина, Людмила Владимировна Смирнова. Сказав мне, что будем проводить курс лечения пиявками, которых она боится больше, чем главного врача. Людмила Владимировна присела на край кровати к Валентину и начала заполнять его историю болезни:
— Ваша фамилия?
— Распутин.
— Имя отчество?
— Валентин Григорьевич.
— Год рождения?
— Пятнадцатого марта, тысяча девятьсот тридцать седьмого года.
— Образование?
— Высшее.
— Ваша профессия?
— Филолог.
Валентин отвечал на вопросы ровным, чуть приглушенным голосом. Она спросила: заполнялись ли на приёме какие-либо бумаги?

— Что-то писали…
— А нам, наверное, не передали, — отметила врач.

Людмила Владимировна спросила о характере его травмы, осмотрела её, поинтересовавшись, при каких обстоятельствах была она получена.

Валентин ответил кратко: при столкновении.

Врач сказала, что волноваться не нужно, она сейчас распорядится начать сбор анализов для подготовки к операции. Еще спросила: нет ли у Валентина отдышки при подъёме по лестнице? Сделав пометку для проведения ЭКГ, она ушла в следующую палату.

А мы вполголоса продолжили наш разговор. Валентин расспрашивал меня о деревенском быте, о его особенностях, о произношении некоторых слов, уточнял их значение. И рассказывать об этом мне было довольно интересно. Вспоминалось детство, яркие события. Незабываемая, дорогая сердцу деревенская жизнь вновь представала перед глазами.

Спать не хотелось, и мы решили заварить свежего чая. Валентин принёс банку воды, разговор продолжался.

И тут из институтской лаборатории пришли лаборантки — Люда с Анютой. Посчитав время от последнего приёма пищи, сказали, что необходимо сделать несколько заборов крови, перед операцией нужны свежие данные анализов. Записывая фамилию пациента, пошутили: Распутин молодой ушёл домой, Распутин взрослый пришёл из дома. Валентин улыбнулся в ответ.

За чаем я предложил ему выбрать что-либо из имеющихся у меня книг. Он сказал, что должны принести из дома недочитанный альманах.

В коридоре и палатах началось движение. Посетители навещали больных. Валентин пошёл на улицу, где можно было погулять по двору среди деревьев.

Я же принялся за свою «Угрюм-реку» с Синильгой, Прошкой Громовым и Ибрагимом Оглы. Так заканчивался четверг, первый день пребывания Валентина Распутина в Иркутском институте травматологии и ортопедии.

Вечером обстановка в палатах заметно оживилась, разговоры стали громче, иной раз раздавались и солёные фразы. Это напоминало солдатскую казарму, оказавшуюся без офицерского присмотра. Распутин, конечно, всё слышал, но внешне никак не реагировал на происходящее. Потом, видимо, притомившись, прилёг и закрыл глаза.

Позже мы пили чай и говорили о творчестве Вячеслава Шишкова и его Угрюм-реке, о тунгусах, что жили по реке Шаманке, о моём пристрастии к детективным романам. Спать легли уже заполночь.

Утро пятницы стремительно завертелось. Привычная больничная суета как будто ускорилась. Нянечки умывали из чайничков лежачих больных. После завтрака все ждали врачебного обхода.

Людмила Владимировна пришла неожиданно, спросила, есть ли у кого вопросы и жалобы. Строго напомнила медсестре об обязательном проветривании помещений и кварцевании. Потом подошла к Валентину:
— Ваши анализы хорошие, всё в пределах нормы. В понедельник — вторник проведём операцию. Операция не травматична, времени займёт не очень много. Бояться ничего не нужно, но эти дни необходимо поберечься.

Валентин вдруг спросил меня о моей травме, и о тех операциях, что я уже перенёс, о дальнейших моих планах. Ещё спрашивал, какие испытываю чувства от того, что один в чужом городе, без родных и близких.

Я ответил, что приучил себя жить среди людей, по законам, так сказать, среды обитания, не полагаясь на чьё-то сочувствие.

Местным доктора иногда разрешали съездить домой помыться, о чём я сказал Валентину. Он поблагодарил меня за подсказку, и тут же договорился с доктором Смирновой об «увольнительной», попрощался и уехал.

В понедельник он вернулся рано, ещё не было и восьми часов утра. На входе ему сообщили о предстоящей завтра операции. Вечером ничего не есть, утром во вторник ни чая, ни воды не пить. Его будут оперировать в первую очередь.

На следующее утро Валентин, приведя себя в порядок, молча ожидал, слушая разговоры о предстоящем завтраке.

Говорю ему:

— Не задумывайся, скажи себе: страха нет, я спокоен… Смотри! — Я расстегнул замок на штанине, оголив металлическую конструкцию, установленную на моей ноге. — Вот сколько спиц через разные кости натянуто! А тебе одну или две максимум проведут. И крякнуть не успеешь, как всё кончится.

Он улыбнулся, но видно было, что волнуется.

— Смотри, — продолжаю я успокаивать Валентина, — сейчас тебе девчонки промедикацию сделают и будет всё хорошо.

Тут и дежурная медсестра Галя Томашевская подошла, поставила ему в руку укол, сказала: «Сходите в туалет, пока я за каталкой хожу».
Немного погодя появилась с каталкой санитарочка:«Распутин, раздевайся. Пижаму снимай, в трусах оставайся. Простынь на каталке поправь. Вперёд ногами не ложись, укроешься потом второй половиной по пояс». И сама его укрыла.

Валентин посмотрел на меня и протянул руку. Ответив на рукопожатие, я напутствовал: «Благославясь, Валентин, и езжай». И Галина повторила: «Вот и поехали». С санитарочкой они покатили Валентина на гремящей колесами каталке к грузовому лифту.

Не прошло и часа, как началась какая-то нервная суета и беготня. Сначала к нам в палату прибежала старшая медицинская сестра отделения Юлия Фёдоровна и встала, глядя на кровать Валентина. Мы с тревогой смотрели на неё, но спросить о том, что случилось, не решались, уж очень строга она была. Рано или поздно и так всё прояснится. Старшая медсестра молча обвела нас строгим взглядом, постояла и ушла. Следом за ней в палату прибежала сестра-хозяйка Анфиса Фёдоровна. Сердито стала быстро снимать постельные принадлежности с кровати Валентина. При этом вся её красота как бы померкла. Я попытался по нашей старой дружбе спросить её, но она только отмахнулась. Заправив постель совершенно новым бельём, быстро ушла.
Заглянувшая в палату Галя Томашевская спросила: «Какие тут ещё есть вещи у Распутина? В тумбочке есть что – полотенце, бритва, мыльные принадлежности?»

А мы ей: «Да что там у вас происходит? Или уже произошло?»

Она и говорит: «Главный врач поставил по стойке смирно Людмилу Владимировну, Юлю и Анфису, сказав, что до вечера их уволит за несоответствие занимаемым должностям, за их неграмотность и невнимательность. Известного, заслуженного советского писателя, орденоносца не узнали. Как, мол, так не рассмотрели?! Распутину Валентину Григорьевичу не приготовили отдельную палату! За пять дней не проявили к нему никакого внимания! Стыдоба! Не знать в лицо своих иркутских знаменитостей!»

Кстати сказать, отдельных палат для таких случаев в то время в отделении травматологии не было.

«Сейчас освобождают Юлин кабинет и ревут горькими слезами» , — продолжала Галина. — Будут оборудовать отдельную палату со всем необходимым. А где это всё необходимое взять и укомплектовать — не знают. Вот и мечутся. Его после операции на кровати перевезут из реанимации, в отдельную палату».

Тут-то мы и поняли, с кем свела нас судьба. Как же это мы… А всему виной скромность писателя, ведь он же запросто разговаривал с нами, нисколько не пыжился, не кичился. Пойди тут разбери, что он знаменитость. Вот так, и на старуху бывает проруха.

Оперировали Распутина и ассистировали именитые специалисты. Всё прошло быстро и благополучно. Спицу провели, скобу поставили, ногу уложили на шину Беллера, леску к скобе прикрепили и через блоки вывели, грузы подвесили. Потом их будут поэтапно, по одному снимать по мере заживления травмы.

В реанимации тогда дежурила медсестра Наташа Солодовникова. Когда Валентин Григорьевич проснулся, она сделала ему обезболивающий укол, и он снова уснул. Пришло время ужина, а он всё спит. Перловая каша остыла. Наташа попросила девчат вызвать из общежития медсестру Нину, у которой сегодня был выходной. Когда она прибежала, думая, что срочный вызов, Наташа спросила её: «Интересно, а писатель холодную перловку будет кушать?» Нина взяла тарелку с кашей, алюминиевую ложку, подошла к Валентину Григорьевичу и, поздоровавшись, спросила: «Вы перловку кушать будете? Только она уже холодная». Он улыбнулся и сказал: «Почему же не буду? Буду! Каша, она и есть каша. Еда знакомая. Кто каши не ест, тот силы теряет».

После каши попил немного холодного чая, заметив при этом: «Не тот чаёк. В палате отменный был». Спросил Наташу и Нину, когда его переведут в палату. Они ответили, что завтра утром, если всё обойдётся без осложнений. Нина ещё раз извинилась за холодный ужин и стала убирать посуду.

Валентин Григорьевич успокаивал её: «Не волнуйся за это. Мы чай не барских кровей. Эта перловая каша была в своё время в радость».

Ночь для Валентина Григорьевича прошла очень даже спокойно, так он по крайней мере ответил на вопрос о самочувствии.

Палата для Распутина была переоборудована из кабинета старшей медсестры, и соответствовала высоким требованиям настолько, насколько было возможно. Даже цветной телевизор «Витязь» поставили. И девчата осторожно покатили кровать с пациентом из отделения реанимации на второй этаж, на новое место жительства.

После обеда к нам в палату зашла незнакомая девушка в стильном, по фигуре, медицинском халате, пошитом, видимо, индивидуально. Это была ординатор из соседнего отделения. Она передала просьбу больного по фамилии Распутин для молодого человека из Братска, прийти к нему в гости. Я понял, что речь обо мне, и, не медля, направился в гости к Валентину Григорьевичу, вполне уже осознавая, с кем имею дело.

Постучав и протискиваясь в дверь боком из-за костылей, увидел знаменитость в добром расположении духа. Обменялись рукопожатием, как и в тот день, когда его повезли на операцию. Он спросил меня о ребятах из нашей палаты и их настроениях. Что-либо рассказывать Валентину Григорьевичу о возникшей суете, связанной с его именем, я не стал. Конечно, выглядело всё произошедшее отчасти комедийно, хотя начальственный гнев по отношению к женщинам казался мне несправедливым. Уволить их, конечно, не уволили, но страху они натерпелись.

Распутин заметил мою скованность и сразу предложил: «Давай, Миша, по-простому, как шесть дней назад». Но, видимо, осознание большой разницы в возрасте и высокого статуса моего собеседника уже прочно засело в моей подкорке. Сам же он, как и в предыдущие дни, никак не проявлял своего величия и держался очень просто.

Как обычно, заглянул главный врач, спросил про настроение, внимательно глянул на меня, затем осмотрел Валентина Григорьевича: повреждённый палец ноги находился на вытяжке; хотел снять часть груза, но подумал и добавил ещё один в пятьсот граммов, осмотрел и потрогал спицу, провёл пальцем по леске. Вытягивание большого пальца в правильное его положение устраняет последствия травмы от вывиха. Для этого и проводилась операция. В таком положении Валентин Григорьевич должен был провести какое-то время до наложения гипсового лангета.

За время, которое провели мы в одной палате, я всегда обращал внимание, с каким интересом Распутин прислушивался к разговорам простых мужиков. А говорили не только о болячках, но и затрагивали многие другие темы, что волновали тогда всех: обсуждали спивающуюся деревню, повсеместное снижение жизненного уровня, падение нравов. Люди не стеснялись в выражениях. А он внимательно слушал.

На дворе был 1980 год. Казалось, что вместе с улетающим в облака с московских Лужников олимпийским мишкой улетает от нас что-то ещё такое, безвозвратное… Жизнь менялась, и было видно, что не к лучшему. Возникало много вопросов, ответы на которые мы тогда ещё не находили. Это правда, как и правда то, что нашего знаменитого соседа по больничной койке какие-то уроды жестоко избили в подъезде собственного дома, позарившись на фирменные джинсы. По счастливой случайности им не удалось завершить злодейство. Но остались травмы – физические и моральные.
О самом инциденте мне Валентин Григорьевич вкратце рассказал, когда узнал, что я являюсь сотрудником милиции. Про нападавших он сказал, что это была подвыпившая молодёжь. Привязались, называя «дедом». Им было наплевать, кто стоит перед ними, каковы заслуги этого человека. Они наверняка и произведений-то Распутина не читали.

Я навсегда запомнил наши с Валентином Григорьевичем доверительные разговоры. Не отражалась на них и значительная разница в возрасте. Он дотошно расспрашивал меня о моей жизни, о моём понимании прочитанных книг. Одобрил моё приобретение, когда узнал, что я купил в букинисте богато иллюстрированного «Дон Кихота» Сервантеса. Стоимость книги по тем временам была значительной.

Перед своей выпиской из больницы Валентин Григорьевич пригласил меня к себе в палату. «Меня завтра выписывают, — сказал он. Сегодня снимут скобу и всё прочее. Наложат гипсовую повязку. Хочу подарить тебе любимые тобой детективы, но с моими пожеланиями тебе». Он достал книгу и протянул её мне. Стоя на костылях, я с волнением принял подарок. Это был толстый сборник в отличном переплёте из серии «Английский детектив». Но главным подарком был, конечно же, автограф писателя: «Читай больше, читай много русскую и отечественную литературу, ту, к которой тянется Душа».

С тех пор мы долго не виделись. Говорят, он ещё несколько лет подряд приезжал в НИИТО для прохождения курса лечения.
Последняя наша встреча состоялась 28 сентября 2007 года в Братске. Это был вечер в «ТКЦ Братск АРТ», посвящённый семидесятилетию писателя.

Мы с женой Ниной, той самой медсестрой из института НИИТО, что кормила Валентина Григорьевича кашей, решили обязательно побывать на встрече. Народу было много. Вечер получился интересным. Распутин рассказывал о своих произведениях, о творческих планах, отвечал на вопросы. Говорил он ровным, привычным мне голосом. Время пролетело незаметно.
Когда Валентин Григорьевич начал раздавать автографы, мы поднялись к нему на сцену. Он нас сразу узнал, несмотря на то, что с момента последней нашей встречи прошло уже почти тридцать лет.

Приветливо улыбнувшись, он спросил нас: «Вы, я понимаю, вместе?» Потом посмотрел на мою трость, поинтересовался состоянием здоровья, порадовался, что у нас сложилась семья, и уже есть дети.

Мы подарили ему фотографию копии Братского острога, срубленного по моей инициативе на земле моего прадеда в деревне Анчирикова, а также книгу Сервантеса «Дон Кихот» и несколько отпечатанных моих первых стихотворений. Он тепло поблагодарил нас и в ответ подарил нам четырёхтомное собрание своих сочинений с автографом. Окружающие с интересом наблюдали за нашим разговором.

Знакомство с выдающимся писателем, непродолжительное общение с ним в необычной обстановке произвело на меня глубокое впечатление и стало одной из ярких страниц моей жизни.

Михаил ЧУПИН.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован.